Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927 - Страница 18

и вниз…
Приди,
посмотри
и повесься!
А тут еще
плохие корма́ —
есенинский стих
и водка
и неудавшийся роман
с первой вертлявой молодкой.
И вот
ячейка ЛКСМ,
пройдя
по этому омуту,
объявляет
по вузу
всем —
конкурс
на лучшую комнату.
Помыли полы,
и скатерть на стол —
и дом
постепенно о̀жил,
и стало
«самоубийства гнездо»
радостью молодежи.
Боритесь
за чистый стол и стул!
Товарищи,
больше попыток
ввести
электричество и чистоту
в безрадостность нашего быта!

[1927]

Славянский вопрос-то решается просто

Крамарж, вождь чехословацкой Народной партии (фашистов) — главный враг признания СССР.

Я до путешествий
очень лаком.
Езжу Польшею,
по чехам,
по словакам.
Не вылажу здесь
из разговора вязкого
об исконном
братстве
племени славянского.
Целый день,
аж ухо вянет,
слышится:
«словянами»…
«словян»…
«словяне»…
Нежен чех.
Нежней чем овечка.
Нет
меж славян
нежней человечка:
дует пивечко
из добрых кружечек,
и все в уменьшительном:
«пивечко»…
«млечко»…
Будьте ласков,
пан Прохаско…
пан Ваничек…
пан Ружичек…
Отчего же
господин Крамарж
от славян
Москвы
впадает в раж?
Дело деликатнейшее,
понимаете ли вы,
как же на славян
не злобиться ему?
У него
славяне из Москвы
дачу
пооттяпали в Крыму.
Пан Крамарж,
на вашей даче,
в санатории,
лечатся теперь
и Ванечки
и Вани,
которые
пролетарии, конечно…
разные,
и в том числе славяне.

[1927]

Да или нет?

Сегодня
пулей
наемной руки
застрелен
товарищ Войков.
Зажмите
горе
в зубах тугих,
волненье
скрутите стойко.
Мы требуем
точный
и ясный ответ,
без дипломатии,
го̀ло:
— Паны за убийцу?
Да или нет? —
И, если надо,
нужный ответ
мы выжмем,
взяв за горло.
Сегодня
взгляд наш
угрюм и кос,
и гневен
массовый оклик:
— Мы терпим Шанхай…
Стерпим Аркос…
И это стерпим?
Не много ли? —
Нам трудно
и тяжко,
не надо прикрас,
но им
не сломить стальных.
Мы ждем
на наших постах
приказ
рабоче-крестьянской страны.
Когда
взовьется
восстания стяг
и дым
борьбы
заклубится,
рабочие мира,
не дрогните, мстя
и на́нявшим
и убийцам!

[1927]

Слушай, наводчик!

Читаю…
Но буквы
казались
мрачнее, чем худший бред:
«Вчера
на варшавском вокзале
убит
советский полпред».
Паны воркуют.
Чистей голубицы!
— Не наша вина, мол… —
Подвиньтесь, паны́,
мы ищем тех,
кто рево́львер убийцы
наводит на нас
из-за вашей спины.
Не скроете наводчиков!
За шиворот молодчиков!
И видим:
на плитах,
что кровью намокли,
стоит
за спиной
Чемберлен в монокле.
И мы
тебе,
именитому лорду,
тебе
орем
в холеную морду:
— Смотри,
гроза подымается слева,
тебя
не спасет
бронированный щит.
Подняв
площадями
кипение гнева,
народ
стомильонный
от боли рычит.
Наш крик о мире —
не просьба слабых,
мы строить хотим
с усердьем двойным!
Но если
протянутся
ваши лапы
и нам
навяжут
ужас войны —
мы Войкова красное имя
и тыщи других
над собой
как знамя наше подымем
и выйдем
в решительный бой.

[1927]

Ну, что ж!

Раскрыл я
с тихим шорохом
глаза страниц…
И потянуло
порохом
от всех границ.
Не вновь,
которым за́ двадцать,
в грозе расти.
Нам не с чего
радоваться,
но нечего
грустить.
Бурна вода истории.
Угрозы
и войну
мы взрежем
на просторе,
как режет
киль волну.